Кажется, в тот момент он рассмотрел меня полностью. Сторож дурно закричал и рухнул на землю.
— Ты чего орешь, дурак? — я не совсем понял причину его испуга.
— Так ведь убьете, — заплакал сторож.
— Зачем мне тебя убивать? — я удивился.
— Вроде как пару вам нашел!
Мне оставалось поражаться тому наивному изяществу, с которым он записал меня в уроды.
— Пожалейте, я вам ее даром отдам! — сторож проворно вскочил и, ежесекундно оглядываясь, побежал нелегкой старческой трусцой: — Сюда, сюда, тут она…
Он подвел меня к постройке, напоминающей добротный дворницкий сарай, в котором хранят инвентарь.
Какими-то цепляющимися за жизнь движениями сторож отодвинул засов и открыл дверь. Отвесив жалкий книксен, он юркнул в сарай и через минуту вывел обещанную девочку.
— Видите, какая она, — сказал сторож, — чистенькая, сытая, — он погладил ее по плешивой, с редкими прядками светлых волос головке.
Это был ребенок-идиот с довольно милым немного бульдожьим личиком. Я хорошо помнил таких детей, пухлых и беспомощных. Она улыбалась, показывая редкие и мелкие, как рис, зубы. Для соблазнительности ее нарядили в перешитый из больничной пижамы короткий пеньюарчик — из-под застиранных рюш торчали толстые и морщинистые, как у младенца-переростка, ножки.
— Поздоровайся с дядей, Настенька, — сказал сторож с робкими нотками игривости.
Девочка стояла, не шевелясь, затем, по устоявшемуся рефлексу, подтянула до пояса пеньюар, обнажая курчавые гениталии.
Мое молчаливое созерцание послужило сторожу сигналом к бегству. До этого он осторожно пятился, а затем рванул, что было сил за деревья. Девочка глянула сквозь меня слипшимися крошечными глазками и, потоптавшись на месте, заковыляла обратно в сарай.
В природе обозначились первые признаки рассвета. Акварельная чернота небес сменилась синими тонами. Я шел к машине без надежд и без страха. Смерть откладывалась лишь до того момента, пока трупный яд Бахатова, как из сообщающегося сосуда, полностью не перельется в мое тело и не остановит сердце.